Храм Христа Спасителя. Часть I

Художественные достоинства этого сооружения в разные времена оценивались по-разному, однако трудно не согласиться с тем, что вряд ли существует другой памятник архитектуры, олицетворяющий Россию более точно, чем храм Христа Спасителя. В его судьбе, совсем как в истории нашей страны, перемешалось грешное с праведным – казнокрадство и подвижничество, тщеславие и самоотверженность, имитация веры и неподдельное благочестие, воинствующий атеизм и неумирающая надежда на чудо…

Карл Магнус Витберг, швед по национальности и лютеранин по вероисповеданию, родился в Санкт-Петербурге 15 января 1787 года. Отец его окончил в свое время Копенгагенскую Академию художеств, но обнаружил, переселившись в Россию, что уроками немецкого языка зарабатывать удается намного больше, нежели рисованием. Поэтому Лоренц Витберг без восторга отнесся к желанию сына учиться живописи. Тем не менее, Карл с легкостью поступил в Петербургскую Академию художеств и успешно ее окончил, получив полагавшийся в таких случаях пансион для завершающей образование поездки в Европу. Познакомиться с шедеврами европейского искусства молодому художнику помешала война с Наполеоном – и, возможно, по этой причине противостояние между французами и русскими швед принял очень близко к сердцу.

Царившее кругом воодушевление и патриотический подъем тоже могли оказать воздействие на Витберга, однако самым сильным потрясением для него стал вид сожженной Москвы. Никогда прежде не покидавший Петербурга, Карл мог представить былое великолепие старой столицы разве что по сохранившимся картинам и гравюрам – но, видимо, обладает Москва таинственным свойством влюблять в себя приезжих, если она, даже лежавшая в руинах, так поразила «сына лакировальщика шведской нации», что в душе его совершился переворот. Он ощутил себя не только русским, но и москвичом. Подписанный императором Александром I манифест о сооружении благодарственного храма-памятника в ознаменование спасения России от неприятельского нашествия послужил сигналом к общенародному сбору пожертвований. Витберг, хотя и пользовался уже успехом как художник, не располагал такой суммой, которую сам мог бы счесть достойной лептой в общее дело, – но зато он имел огромное желание принять участие в создании храма и верил, что сил и таланта на это ему хватит.

Правда, для решения такой сложной задачи явно недостаточно было знаний общего характера, полученных художником при посещении архитектурных классов, и Карл сам это понимал. Поэтому Витберг засел за книги (благо, европейскими языками он владел), и начал самостоятельно изучать архитектуру по трудам Палладио и Витрувия, отдавая работе по 16 часов в день. Устроиться в Москве помогли ему братья из масонской ложи: один из них, почтмейстер Рунич, предоставил небольшую комнату в здании почтамта, где и прошли следующие два года жизни зодчего. Масонство тогда в России было в моде, в масонских ложах состояли аристократы и поэты, всесильные министры и будущие декабристы. В тайное общество «вольных каменщиков» кто-то вступал в надежде получить протекцию братьев из высшего света и сделать карьеру, других увлекали завезенные из Европы либеральные веяния, а иные, подобно Витбергу, искали мудрости и жаждали обретения тайных знаний.

Задуманный Витбергом храм высотой в 237 метров мог бы превзойти размером собор Святого Петра в Риме и стать самым высоким на тот момент зданием в мире. Отбитые у неприятеля пушки должны были превратиться в две мемориальных колонны, вокруг пятидесятиметрового купола встали бы мраморные архангелы. Даже в ряду проектов, представленных на конкурс знаменитыми зодчими той поры – Кваренги, Жилярди, Бове, Воронихиным, Стасовым и другими, – замысел Витберга выглядел так необычно, что Александр I пожелал увидеть автора и выслушать его пояснения. С детства застенчивый, Витберг поначалу сильно смущался, стоя перед императором, однако делиться мыслями, которым было отдано так много дней и ночей, оказалось совсем легко.

Воодушевляясь все сильнее, Карл рассказывал, почему храм у него именно таков. Как Бог в христианстве един в трех лицах, так и в проекте у него три храма соединены и стоят один над другим, символизируя земное существование человека, его бессмертную душу и Бога. Первый храм по форме прост, как прямая линия. Это подземный склеп. Вырытый в толще горы, он озаряем лишь светом лампад перед образами, и в нем денно и нощно идут заупокойные службы по воинам, павшим за Отечество, и стены этого храма не украшены ничем, кроме мраморных плит с выбитыми на них именами – от фельдмаршала до последнего солдата. Ко входам, прорезанным в толще берегового склона, будут вести величественные лестницы с колоннадами. Второй храм, посвященный бессмертию души человеческой, в плане представляет собой равноконечный греческий крест. Здесь мерцает полумрак, ведь и душа наша при жизни есть поле битвы добра со злом, переплетение высоких стремлений и низменных желаний… Третий храм весь залит светом, его форма – идеальная окружность, ибо он олицетворяет Бога.

Александр слушал все более заинтересованно и, когда зодчий закончил, промолвил: «Я чрезвычайно доволен вашим проектом. Я желал, чтобы он был не одна куча камней, как обыкновенные здания, но был одушевлен какой-либо религиозной идеей, но я не ожидал получить какое-либо удовлетворение, не ждал, чтобы кто-то был одушевлен ею, и потому скрывал свое желание. И вот я рассматривал до 20 проектов, в числе которых есть весьма хорошие, но все вещи самые обыкновенные, Вы же заставили камни говорить». Император одобрил все, даже идею увековечения имен павших воинов вне зависимости от чинов и сословий, несмотря на явно масонский ее оттенок. Оставалось определиться с местом будущего строительства, а также с деликатным вопросом вероисповедования зодчего. Второе решилось просто: Александр с присущей ему любезностью осведомился у Карла, не желает ли он перейти в православие, ежели, конечно, ничего не имеет против, – и тот с готовностью согласился. Обряд совершился в день закладки первого камня, и восприемником стал сам император, давший крестнику свое имя, после чего Витберг звался уже Александром Лаврентьевичем.

Что же касается места, то варианты рассматривались разные, в том числе и предполагавшиеся проектами других участников конкурса – Кремль, Поклонная гора и так далее. По ряду причин Витберг считал единственным подходящим местом Воробьевы горы. Из нескольких ошибок, которые ему предстояло совершить, эта станет самой непоправимой. Но своего будущего не знает никто, и пока двадцативосьмилетний художник абсолютно счастлив: в день закладки первого камня император пожаловал своему крестнику чин коллежского асессора, дававший право на потомственное дворянство, а самое главное – Витберг назначен директором комиссии по постройке храма. Можно приступать: в его распоряжении более 20 тысяч крепостных и более 16 миллионов рублей для производства работ.

Поначалу все шло хорошо – удалось и месторождения камня найти не очень далеко от Москвы, и наладить перевозку на баржах. Но следующее лето выдалось засушливым, и баржи по мелководью пройти не смогли. Один из подрядчиков предложил поднять уровень воды, соединив каналом верховья Волги и Москвы-реки. Император разрешил. Начали копать, израсходовали изрядную сумму денег, но добились в результате лишь того, что затопили окрестные угодья и получили судебных исков от землевладельцев едва ли не на 200 тысяч. Не меньше проблем возникло и с котлованом для нижнего яруса храма – то берег начинал обваливаться, то открывался подземный ключ и приходилось откачивать воду и чем-то забивать источник, а то и вовсе в котлован неудержимым потоком песчаной жижи прорывался плывун…

Только теперь Александр Лаврентьевич начал осознавать, как много существует вопросов, в которых он совершенно не сведущ – но по должности своей решать обязан. Подчиненные и подрядчики быстро смекнули, как обстоят дела и какие тут для хваткого человека открываются возможности. Это, может, шведы русскую жизнь постичь не могут, а нашим-то русакам с младых ногтей ведомо, что «казенного козла за хвост подержать – можно шубу сшить». Начались приписки, липовые сметы и прочие распилы, разобраться в которых если кто и мог, то уж точно не выпускник Академии художеств. Поняв, что в этой трясине погибнуть может не только он, но и главное дело его жизни, Витберг обратился к Александру I, умоляя о помощи. Император повелел во всем разобраться своему любимцу Аракчееву, и тот, пожалуй, мог справиться – хватало и ума, и твердости, и знания математики, и опыта ведения дел с хитроумными поставщиками, – но даже ему было бы не по силам сделать рыхлые склоны Воробьевых гор надежным подножием для храма, а талантливого художника превратить в опытного строителя.

К тому же император в 1825 году скончался, Аракчеев утратил свое влияние, а начавший свое царствование с подавления мятежа на Сенатской площади Николай I не доверял никому. Строительство было остановлено, Витберг оказался под следствием. Почти десять лет шло разбирательство, доказанная обвинителем сумма растрат достигала миллиона рублей, но главные «распильщики» от суда сумели отвертеться, и вся тяжесть ответственности легла на тех, кто подписывал бумаги. Витберг и остальные подсудимые были признаны виновными «в злоупотреблениях и противозаконных действиях в ущерб казне», все их имущество было описано и продано с торгов. За время следствия похоронивший отца и жену, Витберг проводил равнодушным взглядом две подводы, увозившие его имущество (состоявшее в основном из книг), и отправился в Вятку, где ему предписывалось жить под надзором полиции. Приговором также воспрещалась Александру Лаврентьевичу государственная служба, и потому зарабатывать хлеб насущный в первые годы ссылки пришлось уроками рисования. Однако он верил, что если выдержит ниспосланное ему испытание, то справедливость непременно восторжествует, а главное – Храм будет воздвигнут. Пути Господни неисповедимы. Построить храм Витбергу все же удалось, но не в Москве, а в Вятке; и храм Христа Спасителя тоже возвели, хотя и в другом месте и по новому проекту; и оба храма в 1930-е годы были взорваны большевиками. А Витберг, прощенный Николаем I, возвратился из ссылки в Петербург, где и скончался, забытый всеми, 12 января 1855 года.

Император Николай I терпеть не мог беспорядка и неоконченных дел. Строительство храма Христа Спасителя надлежало завершить, чтобы выполнить обет покойного брата, а также и ради престижа российской власти – она ведь была в ответе за собранные на храм народные пожертвования. Поэтому, пока суд разбирал финансовую сторону проблемы, созданный по повелению императора «Искусственный Комитет» проводил исследования на Воробьевых горах, чтобы дать однозначные ответы – можно ли на месте, выбранном Витбергом, строить храм по его проекту?.. или по другому проекту?.. или воплотить проект Витберга частично, отказавшись от строительства на береговом склоне?.. Последний из вариантов комитет признал возможным, но с оговоркой, что речь идет лишь о прочности грунта, «а отнюдь не возможности исполнения проекта в соответствии с правилами архитектуры, а также материалов, необходимых для строительства столь огромного здания». Впрочем, к отчету прилагалось особое мнение одного из членов комитета, считавшего, что многочисленные ключи на склонах гор свидетельствуют о песчаных грунтах, и потому ввиду опасности неравномерных осадок крайне рискованно строить большое здание как на склонах Воробьевых гор, так и на вершине.

Рассудив, что право на ошибки и эксперименты уже израсходовано полностью, Николай I поставил крест и на Воробьевых горах, и на проекте Витберга. Новый проект, не отягощенный масонскими концепциями и прочим вольнодумством вроде увековечивания имен нижних чинов, император утвердил 10 апреля 1832 года без всяких конкурсов. Автор, петербургский архитектор Константин Тон, творил в манере, вполне отвечавшей вкусу Николая. Основываясь на классических канонах, этот стиль использовал отдельные приемы и декоративные элементы византийской и древнерусской архитектуры, и поэтому впоследствии его обычно называли «русско-византийским». Создавая храм-памятник, Тон не стал состязаться с Витбергом в поиске мистических символов, решив задачу способом чисто геометрическим. В планировке храма один равноконечный крест как бы вписан в другой, образуя между внешними стенами и собственно храмовым пространством галерею. В ней разместится мемориал, по ней же молящиеся будут двигаться крестным ходом, и вдобавок двойные стены примут на себя вес куполов, что позволит оставить центральный объем свободным от колонн и несущих стен. Внутреннее пространство храма получится просторным и устремленным ввысь, к центральному куполу.

При высоте 103 метра от основания до креста храму предстояло размерами превзойти если не собор Святого Петра, то хотя бы питерский Исаакий. Оставалось только определить место, где именно он будет воздвигнут. Даже после наполеоновского пожара, а уж тем более 20 лет спустя, отыскать в центре Москвы свободный, большой и хорошо расположенный участок не представлялось возможным. Выкупать у владельца – встало бы в копеечку, а каким-то способом отселять владельца властям и в голову не приходило, ведь право частной собственности тогда еще никто не отменял. Следовательно, вопрос предстояло решать с митрополитом – тем более что ради возведения кафедрального собора московская епархия вполне могла поступиться чем-то из своих многочисленных храмов и монастырей.

Представляя Николаю I проект храма Христа Спасителя, Тон предложил три варианта его размещения: над Москвой-рекой у Воспитательного дома, где стояла церковь Никиты Мученика на Кресте, либо на месте Страстного монастыря, либо на месте Алексеевского женского монастыря, расположенного между Москвой-рекой и Волхонкой недалеко от Кремля и Большого Каменного моста. Государь выбрал последнее. Ново-Алексеевский монастырь был построен в Красном селе, а от старого осталось предание: будто бы игуменья сей обители, уязвленная такой бесцеремонностью вышестоящих лиц по отношению к монастырю, напророчила: «Быть сему месту пусту!» Погуляв по Москве, легенда обросла живописными подробностями о том, как мать-настоятельница приковала себя железными цепями к произраставшему в монастыре дубу, и никто не сумел те оковы снять, и потому пришлось игуменью так и увезти из обители, вместе со спиленным деревом.

Если напрячь воображение и представить себе подобную сцену, картина получится поистине фантасмагорическая, не говоря уж о том, что описанному персонажу сильно не хватает монашеского смирения. Вероятнее всего, возник миф уже в ХХ веке, когда произошедшие на этом месте события стали ему как бы фактическим подтверждением. Но не исключено и другое: на московской почве всегда хорошо всходят и пышно колосятся легенды, так что эта вполне могла прорасти из зернышка, брошенного именно в те годы, когда колокольных дел мастера выполняли заказ для храма Христа Спасителя. По старинной традиции литейщики в процессе работы распускали какие-нибудь невероятные слухи, в которые чем больше народу верило, тем удачнее должен был получиться колокол.

Виктор Сутормин